Рассказывает сам Юрий Николаевич:
В Афганистан я убыл из п. Черкасский Киевской области, где проходил службу в должности командира артбатареи 122-мм гаубиц 871-го гвардейского артполка 42-й гвардейской танковой дивизии.
Наш полк 108-й Баграмской дивизии дислоцировался в Джабаль-ус-Сарадже. Вернее, там находились управление полка и один батальон, а остальные батальоны были разбросаны по опорным точкам вдоль дороги на Саланг. Опорная точка – это, как правило, взвод для прикрытия определенного участка дороги, и быстрого реагирования в случае нападения на колонну или диверсии на трубопроводе. Те подразделения, которые стояли на точках, обычно не привлекались к проведению каких-либо боевых операций, а если привлекались – то частично снимались с более крупных точек. Дорогу нельзя было оставить без охраны. Это была действительно «дорога жизни», по которой шло снабжение наших войск, да и всей страны. Для обеспечения безопасности продвижения автомобильных колонн на этом участке маршрута и была создана оперативная группа «Саланг».
Сначала я полгода командовал батареей на северном участке Саланга, у входа в Андарабское ущелье. Это прямой путь на Пакистан, с территории которого в Афганистан шли караваны и забрасывались прошедшие подготовку в учебных центрах бандформирования. Наши батареи на опорных пунктах были расставлены таким образом, чтобы создавалась сплошная зона поражения огнем артиллерии. Или с одной стороны дороги, или с другой, мы могли накрыть любую точку на трассе. Дальность стрельбы 122-мм гаубиц Д-30 составляла в среднем 15-17 км.
Боевой опыт приобретался достаточно быстро. Прежде всего – потому, что там особенно чувствовалась ответственность за человеческие жизни. И не просто так, чтобы подчиненный тебе личный состав был накормлен, одет и обут, а самое главное – чтобы домой живым вернулся.
Когда я прибыл в Афганистан, мне, как артиллеристу, достаточно сложно было ориентироваться в условиях горной местности. Я до Афганистана никогда не видел гор. Пустыни видел, леса. В пустыне, например, куда ни «бахнул», ты все равно разрыв увидел. А в горах звук разрыва слышишь, а видеть – не видишь. Поэтому очень тяжело было научиться «поймать» первый боевой выстрел. Ему обычно предшествовал выстрел дымовым снарядом. Плюс нет границы: вот здесь хорошие парни, а здесь – плохие. Дорога петляет, и не ясно, где хорошие ребята, а где – плохие. Ощибся на километр, и все, нет хороших ребят.
При мне в Андарабском ущелье дважды проводились операции на глубину порядка 25-30км. Шли в основном на «броне» по дну ущелья, а по высоткам, где было доступно, нас прикрывали разведроты. Первая операция проводилась в течение недели силами батальона. Чистили небольшие «ответвления» от ущелья.
«Духи», за исключением дислокации в крупных базовых районах, не находились постоянно на одном и том же месте. Сегодня они здесь, а завтра – уже в другом месте. Это партизанская война – из засады, из-за угла, сверху. Особенно страшная вещь – мины. Ты можешь проехать по ней три раза, а на четвертый – подорваться. Поэтому впереди всегда шли саперы. Да и в каждом взводе старались иметь более или менее обученного саперному делу человека, пусть даже и не состоявшего на штатной должности, и какой-нибудь штырь, чтобы мины «прощупывать». И снайперы обязательно были, они в каждой роте по штату положены. В разведротах снайперов было еще больше. Хорошо стреляли многие, и многие из них – очень хорошо.
Обнаружить «духов» в горах довольно сложно, если они себя сами не обнаружат. «Поймать» стреляющего в горах человека, особенно в светлое время суток, тоже трудно. У «духов» были заранее подготовленные площадки для обстрела. Где-то водичкой такую площадку полили, где-то брезентик постелили, даже пыль не поднимется. Единственное, приблизительно определяешь: вроде бы отсюда стреляют. И, не жалея снарядов, проходишь эту зону огневым валом, через каждые 50-100 метров увеличивая, или, наоборот, уменьшая прицел. Если по мере приближения этого огневого вала оружейный огонь стихает или прекращается – значит, ты на правильном пути. Если нет – переносишь огонь в другое место.
В первой операции в Андарабском ущелье мы потеряли двоих человек, во второй операции потери были побольше. Мы снова пошли туда через два меясяца, уже более крупными силами – составом нашего полка и афганской дивизии. Правда, дивизия была неполнокровная, по численности – чуть больше полка. Была поставлена задача: зачистить определенные участки ущелья, дойти до намеченного рубежа, и оставить там афганские части для его дальнейшего удержания. Лучше бы мы шли на операцию сами. Информация просочилась, нас «духи» уже ждали. Какова была численность бандформирования – сказать сложно. Мы чистили кишлаки, и, как и в первый раз – «ответвления» от ущелья. Мирными жителями «духи» постоянно прикрывались. Но всякому терпению, как известно, есть предел. Заповедь, что если тебя ударили по одной щеке, подставь вторую – там редко действовала.
После окончания операции, в ущелье были оставлены танковый полк и батальон пехоты афганской дивизии. Через месяц они перешли к «духам», и потребовалось проведение против них новой операции. Я в ней уже не участвовал: меня перевели на южный участок Саланга, в Джабаль-ус-Сарадж. Это вход в Панджшерское ущелье, тоже дорога на Пакистан. За мою бытность в Панджшере дважды проводились армейские операции, я в них участие не принимал. А вот на небольшие операции, которые проводились, в основном, в составе усиленного батальона, приходилось ходить часто, в том числе корректировщиком артогня.
Район Чарикара, Джабаль-ус-Сараджа – это огромная «зеленка», она тянется от входа в Панджшерское ущелье до Баграма. В основном, на операции выходили при получении разведданных о сосредоточении банд в том или ином месте. Выдвигались на «броне», доходили до определенного места, а дальше – пешочком 15-20 километров. В «зеленке» было попроще, чем в горах. Конечно, мешала густая растительность, но все же это лучше, чем в ущелье в горах, где от скалы до скалы – 2-3 километра, и «духи» бьют с господствующих вершин. В «зеленке» у душманов тоже были хорошие укрытия. Если в горах они укрывались в пещерах, то в «зеленке» укрытиями служили кяризы. Их тяжело обнаружить. Ты можешь пройти, чуть ли не наступив «духу» на голову, и его не заметить. Кяриз – это обыкновенный колодец, шахта с ответвлениями в разные стороны, на многие километры. Я лично видел кяризы глубиной до 15 метров. Мы их забрасывали гранатами. Наиболее отчаянные головы тут же на веревках туда спускались, досматривали. Конечно, все выходы не забросаешь, расстояние между ними может составлять несколько километров.
Ни на одной операции пехота не «работала» без поддержки «вертушками» или артиллерией. Перед началом операции проводилась «обработка» местности. Подходила артбатарея, и на дальность 15км проходила зону огнем. Только после этого пехота начинала выдвижение. Первыми шли саперы, разведка и обязательно офицер-артиллерист – корректировщик огня, который при необходимости вызывал огонь артиллерии по вновь обнаруженным целям. «Духи» в первую очередь старались уничтожить человека с антенной за плечами. Мы что только не делали: антенну и вокруг шеи крутили, и под погонами пропускали, чтобы она не так предательски торчала, но все равно нас «вычисляли».
Нападения на колонны в зоне ответственности нашего полка были частыми, особенно на участке диспетчерско-контрольного пункта «Уланг». Движение через туннель на Саланге прекращалось в 16 часов. Не успевшие пройти этот участок маршрута колонны становились на ночь в отстойники. Один раз «духи» совершили здесь крупную диверсию. Были уничтожены две наши колонны и одна афганская, состоявшие из «наливников» и «бомбовозов». Была взорвана одна машина, а остальные стали подрываться по очереди. Практически сразу все машины – наших было 67 – взорвались. На месте взрыва осталось огромная воронка, мосты от машин обросило взрывной волной на 300-400 метров от дороги. Конечно, и люди погибли. Водители находились или в машинах, или все равно где-нибудь поблизости. Ребята опытные, старались уйти из зоны поражения, но взрывы были сильные. Бензин полыхнул, боеприпасы стали рваться, многих уже осколками доставало. Человек 20-30 точно погибло.
Было две версии подрыва колонны: или на одной из машин была установлена мина с часовым механизмом, или же был совершен выстрел из безоткатного орудия или гранатомета.
При отражении нападения на одну из колонн я был ранен осколками мины. Были подбиты две машины и два БТРа с колонны, и один БТР дорожного батальона. Вместе со мной были ранены двое бойцов, и двое погибло. Раненых, в том числе и меня, доставили БТРом в Джабаль-ус-Сарадж, а оттуда на ГАЗ-66-ом в сопровождении «брони» – в Баграмский госпиталь. Самый крупный из извлеченных осколков врачи «вернули» мне на память. Потом я находился на долечивании в военных госпиталях в Ташкенте и Ленинграде. С моей стороны ставился вопрос о возвращении в Афганистан, но меня по состоянию здоровья оставили служить в Союзе.
Уже из госпиталя, еще неокрепшей после ранения рукой, Юрий Николаевич напишет письмо жене и сыну в Керчь: «Марина, дорогая, любимая моя, здравствуй! Сегодня кое-как уговорил врачей, чтобы освободили немного пальцы от гипса, чтобы написать письмо. Здоровье у меня превосходное, настроение бодрое.
Как получилось, что попал в госпиталь? Опять эта несчастная техника. Сколько из-за нее буду страдать? Во время ремонта руку затащило не туда, куда надо. В итоге три перелома в правой кисти. Врачи говорят – ничего серьезного, я того же мнения. Все поставили на место, наложили гипс, через три-четыре недели снимут.
Лежу здесь и умираю от скуки. Совершенно делать нечего.
Очень и очень скучаю без тебя и Максима. Почти ежеминутно вспоминаю отпуск. Мариночка, за меня не волнуйся. Честное слово, у меня все нормально. Я сейчас нахожусь в полнейшей безопасности…».
