Службу начинал в учебном подразделении в г. Термез Узбекской ССР, во взводе киномехаников. После учебки – в Афганистан. Попал в отделение артразведки взвода управления противотанкового дивизиона, который контролировал дорогу Кабул-Джелалабад в зоне своей ответственности, и нес охрану объектов народнохозяйственного значения – электростанций Дарунта, Наглу и Суруби.
Там у нас стояли «точки» – сторожевые заставы – и выносные посты. Я попал сразу на точку, которая охраняла участок дороги перед туннелем, водный массив и плотину электростанции Дарунта. Колонны обстреливали с ближайшего горного массива, высотой где-то 150-200 метров, названия его я уже не помню. Внизу – дорога и водохранилище. И с противоположной стороны – тоже горы. Взвод управления – 11 офицеров, и 26 солдат срочной службы. У нас была связь со всеми подразделениями дивизиона, с основной дорогой, Баграмом, Кабулом. Стояла КШМ – командно-штабная машина. Кроме взвода управления, располагались тылы: ремвзвод, автовзвод, хозяйственные службы. И были четыре выносных поста – «Гроза», «Секрет», 25-й и 30-й. «Гроза» была «входной», то есть стояла на входе точки. На выносных постах стояло по отделению – от 4 до 8 человек, 25-му и 30-му постам придали по танку. Подходы к каждому посту минировались, ставились малозаметные противопехотные заграждения.
Я был старшим отделения на «Секрете». Была оборудована «казарма» – полуземлянка, где мы жили. Мы построили башню и более основательно устроили пулеметные гнезда. Первое время «новичков» держали на точке, на боевые ходили ребята опытные. Первый раз я пошел на операцию где-то в октябре.
Мне, когда я только пришел, вручили книгу «Снайперское дело». Сказали: «Киномеханик – значит, оптику знаешь. Будешь снайпером». Ничего, учился. Книгу читал, по банкам стрелял, по воробьям. Снайпером потом работал, когда на караваны ходили, на другие операции. Раза три «кукушкой» сидел. Это затейное дело для любителей, но очень утомительное. Глаз сильно устает. Поверхность каменистая, солнце яркое, все бликует. Уже когда отдыхаешь, закроешь глаза, а ощущение такое, как цветомузыка. Работали в паре, по 4 часа. Одна «кукушка» отдыхает, другая сектор просматривает. И так двое суток.
Периодически нас обстреливали из развалин какой-то старой крепости, которая находилась чуть дальше, на горе, и с горы противоположной. Поэтому периодически и мы вели огонь, «обрабатывали» местность. Чем чаще обстреливают, тем чаще обрабатываем. Стандартно обстреливаются все верхушки, чтобы убрать наводчика, который сидел где-нибудь вверху и давал координаты. И если ночью видны вспышки, или приблизительно догадываешься, откуда взлетают реактивные снаряды, а обстреливали ими, - стреляется в этом направлении. Минут на 15 открывался шквальный огонь из минометов, гранатометов, ДШК. После этого – тишина и спокойствие с недельку. Потом опять нас обстреляют, и все начинается по новой.
При обстреле поста я и получил осколочное ранение в горло. Это было еще в начале службы. Начался обстрел, я побежал в укрытие. А укрытием служили та же казарма-полуземлянка. Впереди «бухнул» снаряд. Упал на колени, вскочил, побежал дальше. Добрался до казармы. Ребята говорят: «Серега, ты ранен, что ли, в крови весь». Расстегнули бронежилет, оттуда – кровь. Чувствую, что горло болит. Говорить уже не мог. Меня быстро в БТР – и в госпиталь Джелалабадский. Выходить – показываю, что сам могу. А прыгнул – земля, небо, все поплыло. Ребята под руки подхватили. Мгновенно санитары, медсестры подскочили. Уложили на каталку, сразу – капельницу, и бегом в операционную. Семь дней пробыл в реанимации, а потом вертолетом в Кабульский госпиталь отправили. Погрузили нас троих на носилках, и еще человек пять офицеров с нами полетело – им просто по своим делам в Кабул нужно было. Летчик говорит: «Сейчас над горами лететь будем. Увидите вспышки, скажете». Вспышки – это пуски ракет, в этом случае летчики отстреливали инфракрасные патроны-«ловушки». Долетели мы благополучно.
Реанимационное отделение – длинный коридор, по обе стороны – палаты на две койки. Со мной лежал танкист, без рук, без ног – култышка, обмотанная шлангами и проводами. Еще и обгоревший сильно. Он постоянно стонал. Мне и самому не очень хорошо было, а от его стонов совсем дурно становилось. Меня потом в общее отделение перевели, что стало с танкистом – не знаю. Если выжил – в Союз отправили, там тяжелых долго не держали. Меня тоже в Ташкент собирались отправить, но в госпиталь привезли без документов, они на точке остались. Три раза запрос делали, чтобы военный билет прислали, а за это время я уже «отошел», и необходимость в отправке пропала. Через 17 суток что-то шипеть начал, через месяц заговорил, правда, первое время несколько слов скажу, и «громкость» заканчивалась, снова шипеть начинал. Отлежал в общей сложности в госпиталях 50 суток, и отправили меня обратно, в «солнечный» Джелалабад.
Снова в Кабульском госпитале я оказался уже под дембель, с вирусным гепатитом. У нас на Дарунте эпидемия была, вся точка постепенно переболела.
А малярия прихватила, когда мы на Суруби стояли. В госпиталь отправить не могли, дороги были закрыты. Или Рамазан был, или еще какой праздник религиозный. На дорогах было неспокойно, где-то под Кабулом наш пост вырезали. А «вертушку» не стали вызывать. Лечила вся точка. Каждый, кто что знал, тем и лечил. А медик наш – старлей – был в командировке в Баграме. Ничего, шесть дней «потрясло» и отпустило.
Меняли нас два раза – ставили на охрану электростанции Суруби. Это уже ближе к Кабулу. Точка была в стороне от дороги. Здесь и людей было побольше, и вооружение посильнее – противотанковые пушки, гаубицы Д-30. Но и обстреливали чаще.
Выносной пост «Ветер», на котором я служил – самая высокая точка над плотиной, 1500м над уровнем моря.
На операции ходили в сторону Пакистана – к Асадабаду, в Черные горы. В Асадабаде стоял отряд спецназа. Место там было мрачное, там постоянно обстреливали. Работали иногда со «спецами», иногда с 66-й мотострелковой бригадой. Но у нас всегда была своя задача – корректировка огня. Если обстрелы шли из кишлаков, выходили на их чистку. Придорожных кишлаков практически не оставалось, может, один из десяти. Одни руины. Бывало, просто артиллерией обработаем. Иногда «вертушки» вызывали, а потом уже зачищали. Один раз заехали в кишлак, да раньше времени. Поторопились. Прилетели вертолеты и начали обработку. Заскочили мы на дукановую площадь на «белом коне», там и остались. Удовольствия мало, на себе испытали. Обошлось без потерь, но «зарылись», кто куда.
На боевых где мы только не бывали, всех операций не упомнишь. И на «вертушках» высаживали, и на «броне» шли, а потом пешком – в горы. Результаты операций тоже были разные. Один раз мы хорошо «встряли», часов восемь под обстрелом пролежали. У духов минометы были и ДШК. Я большой камень нашел, лег, думаю: « Не пробьете». Когда сам стреляешь из ДШК в ту сторону, бьет он мощно, впечатлительно, на душе приятно. А когда он бьет в нашу сторону, это очень неприятно. Нас было человек 40, вот тогда мы пятерых убитых за собой потянули. Дождались, пока стемнеет, убитых – на себя, и поползли. Даже по темноте вставать никто не хотел. БТРы нас у подножия горы ждали.
Два раза выходили на операции в Панджшерское ущелье. С Ахмад-шахом перемирие несколько раз заключали, но он его условий не придерживался, и тогда против него проводились операции. Когда проводится любая армейская операция, потери уже есть, пока до назначенного места доехали. Тот с машины свалился, те напились, другие еще куда-нибудь залезли. Еще и операция не началась, а несколько человек уже «героями» отправили. Это все личная недисциплинированность.
Подошли к ущелью. Куча народа, куча техники. У каждого – своя задача, свое направление. Нас обычно с дивизиона уходило немногим более 20 человек. Больше двух недель не задерживались. Свою задачу выполнили, доложили и ушли. А операция еще продолжалась. Наши туда второй раз полезли убитых собирать. Когда первый раз вышли, убитых не собрали, и через три дня снова туда пошли. И гаубицы, и «саушки» (САУ – самоходная артиллерийская установка), и танки пошли. «Град» выезжал. Артобстрел долго шел. Но у «духов» там мощные укрепления были, укрытия в пещерах. Поливали они сверху огнем так, что пехота и головы поднять не могла.
В засады на караваны ходили со спецназом, в сторону Пакистана. Выдвигались за несколько дней, обкладывали ущелье, устраивали бойницы и ждали, пока «товарищи» появятся. Соотношение сил старались при выходе на любую операцию установить 2:1 в свою пользу, но заранее полученная информация далеко не всегда оказывалась достоверной. Информаторы у нас были в каждом кишлаке – любители тушенки, сгущенного молока и денег.
Первый караван был небольшой – 12 вьюченных ослов и человек 40 сопровождения. Сработали быстро. Закидали гранатами, они и опомниться не успели.
А со вторым караваном было намного серьезнее. Прошла информация, что будет большой караван, но что настолько большой – человек 400 сопровождения – мы не ожидали. Нас было, как «капля в море» - наш взвод, два взвода спецназа и взвод пехоты. Когда вышел их дозор – 20 человек, мы подумали, что они сами по себе. Но по связи сообщили, что караван идет, а «хвоста» еще не видно. Сразу вызвали «вертушки». Прилетели две тройки Ми-24-ых, потом начали еще подлетать, потому что и вертолетчики поняли, что надо «много всего». И было много «грязи». Мы начали в сторону отползать, чтобы и нас не зацепили. Вертолеты разлетелись, началась зачистка. Зачищать было нечего – одни куски. Сразу особисты появились, чтобы кто чего не «потянул». Особистов там хватало на любой операции. Ты не успеешь одним глазом посмотреть, а за тобой уже четыре глаза смотрят. Такие ребята.
Тропы караванные находили, минировали. Как-то мы «духа» поймали, который «бродил» в районе нашего поста «Ветер» на Суруби. В бинокль его засекли. Постреляли вокруг него немного, чтобы далеко не ушел. Оказался племянником главаря какой-то банды. Устроили допрос небольшой. У меня в отделении переводчик был, он с ним пытался говорить и на дари, и на пушту, и по-таджикски, и по-узбекски. Тот ни в какую – не понимает. Пришлось применить некоторые меры воздействия. Заговорил сразу по-русски. Оказывается, в Ташкенте учился. Нарисовал на карте маршруты караванных троп, обозначил минные поля, рассказал, кто, когда и куда должен идти. Мы неделю по его наводке отработали. 80% полученной информации совпало, или мы просто не нашли остального. Нашли минные поля, переставили их на караванные тропы. Караванов не предвиделось, мы просто выходили с целью разведки.
В другой раз, тоже по наводке, взяли две пещеры, там склады были устроены. В основном – продовольствие и медикаменты. По запасам провизии – там год можно жить. Все под рукой – еда, медикаменты, керосин.
Оружейный склад уничтожили. Тоже «добрые самаритяне» подсказали. Это было в районе 9-й точки, рядом с Суруби. С 1-го по 19-й посты наша пехота стояла, контролировала дорогу от Кабула до Суруби. Они нам взвод выделили, и наше отделение пошло. Склад был большой, там были такие запасы вооружения и боеприпасов, что воевать можно очень долго. И медикаменты. Мы нашему медику целый мешок собрали: бинты, лекарства, итальянские литровые капельницы из толстого полиэтилена. Они – походного варианта. Их никуда подвешивать не надо, они просто под тело кладутся. Все продумано. Не то, что у нас – все в стеклянных бутылках.
Везде, где мы стояли, ставились минные поля. Ставили сами. В принципе, еще в учебке «общеобразовательные» курсы прошли. Показывали гранаты, мины, объясняли, какого действия. Разминированию уже по ходу, в Афганистане, начальник разведки учил.
Минные поля ставились вокруг каждой точки, Спокойнее спать, когда знаешь, что тебя не только часовой охраняет. Ряд сигнальных мин и боевые. Мы ставили «растяжки» – натяжного действия. Взрывались при натяжении или обрыве растяжки. «Охота» - это уже целый блок мин. Если в этот квадрат заходишь, обязательно какая-нибудь мина сработает. Сработает одна – сработают все остальные, то есть этот квадрат полностью поражается. Были мины «трехногие», с «глазом». С одной стороны – круглая, с другой – плоская, с глазком ультрафиолетовым. Срабатывала при пересечении луча. «Подпрыгивала» на полтора метра и выстреливала шрапнелью. Разные были мины.
Поставил как-то минное поле на «Секрете» - просто «эфки» (Ф-1) на растяжку. Через три дня проверил – все кольца сняты, а чеки зажаты камнями. Нашелся какой-то «фокусник». Я бы так не сумел. Может, только одну гранату. Поставил другое поле. Больше ни у кого желания переделать не нашлось.
Когда на Суруби стояли, я два поля поставил, Потом мы нашли «духовское» поле – они на нас поставили. Там вообще все в минах было.
Один раз спецназовцы на наше поле залезли. Брели они посреди ночи, возвращались откуда-то. Им надо было через хребет перейти. Вышли прямо на наш пост. Нет, чтобы с нами связаться, так «засекретились». Минное поле сработало, мы начали его обрабатавать. При вспышке увидели, что там не один человек, а много. Попросили поддержки. Минометы подключились. «Спецы» залегли, стали в рацию орать: «Да мы свои, ребята!». Пришлось их ночью оттуда вытаскивать. Ничего, все живые. Правда, двоих на носилках вынесли. Наверное, они хорошо прятались, а мы плохо стреляли. Кстати, один из «спецов» керчанином оказался – Солод Сергей. Когда мы с ним после Афгана встретились, он этот случай вспомнил.
На 21-ом посту вообще цирк получился. Внизу кишлак был, ослик оттуда заблудился. Кишлак ночью темный – ни огонька, а на точке всегда горит дежурное освещение. Вот и пошел ослик на свет. Залез вначале в «путанку», запутались все четыре копыта. Пытался, видно, дергаться – часовой насторожился. Потом ослик сорвал «сигналку». Та завизжала, стала ракеты пускать. Часовой увидел освещенный силуэт, и открыл огонь из пулемета. Тишина. Поражение цели – полное. Ночью же никто не пойдет проверять. Усилили пост на случай, если враги снова прорываться будут. А утром пришли: лежит бедный ослик, весь в проволоке запутанный, все патроны – в цель. Проволока – «путанка» - сделана хитро, кольцами. Если туда попал – дергать нельзя. Надо пытаться раздвинуть все кольца, чтобы оттуда выбраться. Чем больше тянешь, тем больше запутываешься. Проволока стальная, она и кусается плохо. Реальная защита.
«Духовское» поле возле нас, на Суруби, мы случайно обнаружили. Китайские «стаканы» в «рубашках», и шнур натянут. Полоса – полтора километра длиной и метров 200 шириной. Связисты умудрились по этому полю «полевку» – провод телефонный протянуть. Они просто прошли по минному полю, не заметив и не зацепив ни одной мины. Это – большое везение. А там же горы, камни падают, полевку перебивают. Связь пропадает, приходится идти и проверять. Мы пытались «прошеек» сделать, но не получилось. Видно было, что мины уже давно стоят, их и руками лучше не трогать. Смертников среди нас не было. Да и не было у нас цели это поле уничтожать, оно и нам на руку было.
Я три раза туда заходил. Идешь и прозваниваешь, обрыв ищешь. Ходили втроем: я, связист и давали еще одного человека на выбор. Я же не буду силой заставлять: «Ты пойдешь со мной на минное поле». Просто предлагал: «Кто хочет адреналина поймать, пойдем, прогуляемся». Ходили то с Гаврюхой – Гавриным, то с Кондратом – Кондратьевым. Последний раз Трофим – Трофимов – вызвался. Не вышел он с этого поля. На полгода младше меня по службе был.
Это было перед самым моим дембелем. Раз пропала связь, второй, третий. Меня посылают. Я к тому времени уже был «крутой» специалист по хождению по минным полям. А мне домой через неделю. Я спрашиваю: «Вы меня что, досрочно хотите отправить?». Но пришлось идти. Шел первым. Показываю, говорю: «Мина». Как он ту мину поймал, и почему не шагнул, не отвалился в сторону, его уже не спросишь. Мы услышали щелчок. Он мог еще что-то сделать, потому что, когда слышишь щелчок, есть вариант в сторону отвалиться, остаться без ноги, но живым. Рвануло. Нас оглушило, повалило, и только осколками поцарапало. Трофима в два ящика собрали, и все.
Постановку своих минных полей мы отмечали на картах. Но некоторые не отмечены. Например, вышли на операцию, кинули небольшое поле: сингалки, растяжки. Его никто не отмечает, потому что оно – «мини». И после операции не снимали. А кто полезет снимать: может, я свою же мину пропущу.
Карты там были шикарные, все с грифом: «Секретно». Я их сам заполнял. Мы по разным штабам ездили: начальник разведки, помощник начальника штаба и я. Друг у друга карты перерисовывали и дополняли. Открываешь карту минных полей: красные кружочки - наши поля, черные – «духовские». И каждую неделю дорисовывали. Это – что нашли. А сколько не нашли? Смотришь на карту: все красно-черное. И думаешь: «А где здесь земля-то осталась?»
Там еще долго будут наши поля находить. «Растяжки» – это еще полбеды. А «Охота» или прочие «затейки», тут уже варианта никакого – нашел, так нашел.
Много осталось свалок с боеприпасами. То, что ржавело – выбрасывалось. Или с обрыва скидывали, или закапывали. Там, где наши части стояли, можно копать и стрелять еще очень долго. Ржавое – но все боевое. Так что Афганистан «вооружен и очень опасен».
