Его судьба во многом повторяет судьбы тысяч ребят, прошедших Афганистан.
После школы прапорщиков Андрей служит на 9-м километре недалеко от Керчи.
Как раз на рождество 7 января 1983 года направляется в Афганистан. Ровно через 27 месяцев – день в день 7 апреля возвращается в Союз. Говорить и вспоминать о тех событиях Андрей Дунаев не любит. Беседу начал крайне неохотно. Но постепенно мы разговорились и не заметили, как пролетело несколько часов с перекурами после особенно тяжелых воспоминаний, горячим чаем и даже веселыми улыбками. Армия она и в далекой стране – армия, там не только воюют и убивают, но и любят и дружат. Андрей Дунаев уверял меня, что он неважный рассказчик. Однако, только его речью и от его имени можно передать яркие моменты службы в Афганистане. Ему и слово. Без комментариев предлагаю вам небольшую часть воспоминаний прапорщика Андрея Александровича Дунаева, когда мы вместе листали его альбом.
«Первые впечатления от Афгана начались еще задолго до того, как я ступил на землю этой страны. На пересыльном пункте в Ташкенте ребятам приходилось дожидаться отправления и неделю и месяц – кому как повезет.
В первый день, когда попал в Афганистан и ехал в кузове ЗИЛа, навстречу по дороге шла десантная рота. Меня поразили лица ребят - землистого, серого цвета. И таким же серым был металл автоматов. Это и не удивительно. От постоянного использования он потерял свой вороной блеск и стал тусклым, затертым донельзя. Ребята все тащили на себе – минометы, гранатометы, плиты, мины. Они шли как неживые, совершенно равнодушно и было видно, что все смертельно устали.
Служил я в 201 мотострелковой дивизии, в ремонтном батальоне, дислоцированном в гарнизоне Северный Кундуз. В мои обязанности входил ремонт и обслуживание техники. Вместе с боевыми расчетами уходил в рейды для обеспечения бесперебойной работы техники в условиях боя. В скольких рейдах побывал - сейчас и не припомню, может в 20-ти, может больше.
Отлично помню первые месяцы службы, а потом – будни, похожие друг на друга, идущие сплошной чередой. Вся служба в памяти, как лоскутное одеяло. Что-то помниться отчетливо – до мелочей, даже запах ощущаю, когда припоминаешь тот или иной момент, что-то всплывает в памяти сразу и наваливается, как волна, а что-то – с трудом выцарапываешь из уголков памяти, разрозненными фрагментами.
В 10 километрах от нашего гарнизона «Северный» располагался город Кундуз, а еще через 8-10 километров – гарнизон «Южный» Кундуз. А между ними – непосредственно город. Гарнизоны, как наш, обычно в целях безопасности располагались на достаточном расстоянии от кишлаков или городов. Более того, мы постоянно дежурили в так называемой зоне ответственности - это обязательные окопы, цепь колючей проволоки и минное поле – полоса 5-8 метров шириной, которые опоясывали гарнизон Для доставки документов или других военных нужд из гарнизона Северного в Южный постоянно приходилось пересекать сам город Кундуз. Каждый раз предварительно дорогу проверяли саперы. С постоянным упорством каждую ночь душманы ее минировали. Причем, днем афганцы, наперевес с советскими автоматами вроде как служили в добровольной гражданской милиции, несли службу по охране дороги и поддержанию порядка, а ночью обстреливали наши расположения и минировали эту же дорогу.
Афганская армия только начала формироваться. Например, 20-я афганская пехотная дивизия была укомплектована лишь на 20%. Новобранцев для службы в армию набирали самым простым способом. Афганские службы ХАД (что-то вроде нашего КГБ) прочесывали кишлаки и забирали всех мужчин, имеющих возраст, соответствующий призывному, оставляя лишь ребятню или глубоких стариков.
О том, как мы жили говорить сложно. Быт вроде был налажен. Но главное – вода. Ее возили за 3-4 километра с водокачки в цистернах. Но порой случалось так, что ранее эти емкости использовались под солярку. Поэтому зачастую вода имела неприятный, технический запах и некоторую маслянистость. Эту самую воду приходилось использовать и для приготовления еды. В результате каша или традиционное блюдо из «красной рыбы» (какая-нибудь рыба в томате) и консервированная картошка приобретали специфический привкус и запах. Кстати, за 27 месяцев службы в Афгане мне ни разу не довелось поесть свежего мяса – исключительно тушенка и консервы.
Не все выдерживали. Были и такие, кто убегал. Возможно, сказывалось не только то, что жили в тяжелых бытовых условиях. Летом жара и пыль, зимой холод и грязь. Я думаю, главное было то, что каждый из нас ощущал постоянное напряжение – опасность буквально витала в воздухе. И, самое тяжелое для каждого в отдельности и для всех вместе - смерть товарищей. Поэтому и удирали. Вот например, как то сбежал солдат, москвич. Причем он убегал из части три раза. Первый раз его пропажу обнаружили сразу. Подняли по тревоге часть и спустя полтора часа нашли на продуктовом складе – сидел и трескал тушенку. Когда он удрал во второй раз – сразу кинулись на склад – там его не было. После 12 часов упорных поисков нашли в 20 км в пустыне. В третий раз, когда он ушел, его искали месяц. Были подключены разведки и наши, и афганские, и душманские – думали, попал к духам. Для его обнаружения были организованы рейды, даже специально окружили какой – то кишлак, вроде он там в плену. Указали старейшинам срок – 8 часов, но его так и не выдали. Пришлось делать серьезную зачистку. Не нашли. Прошло полгода. В часть приходит бумага – рядовой Тюрин был задержан пограничниками при переходе афганско-советской границы.
Почему он убегал, Бог его знает. Дедовщины у нас не было. Если и попадался среди нас такой отморозок – до первого боя. Все.
О геройстве никто не задумывался. Всякое было. Однажды был случай, после которого прапорщика Караваева многие посчитали героем. Ехал он вместе с расчетом на БТРе в расположение части из города. Внезапно выстрелом из гранатомета машину подбили. К счастью все успели выскочить из горящей машины, бросив оружие и документы, разбежались в разные стороны и попрятались – вдруг взорвется. И тут вдруг прапорщик срывается и прыгает прямо в горящее нутро БТРа. Через несколько секунд выскакивает – слегка обгоревший, но улыбающийся, а в руках – две бутылки водки и сразу в укрытие. Машина так и не рванула, она просто полностью выгорела со всем содержимым. Уже потом, он так и не смог внятно объяснить – зачем прыгнул в машину, и почему не документы, а водка. Кстати, каждая бутылка по 50 чеков стоила, а это не дешево.
В моей памяти Афган – не только боевые рейды. Это желтуха и брюшной тиф. За годы, что я там провел, при мне переболело этими болезнями как минимум 70% личного состава. Были времена, особенно летом (грязь, жара, страшная антисанитария и отсутствие воды), когда одновременно болел каждый второй. Особо тяжелых отправляли в Союз, а так - лечили здесь же. Ребята по 2-3 раза болели гепатитом.
Когда я в госпитале проведал моего друга Юру Кухаря, который заболел тифом, то, увидев его, растерялся, хотя на тот момент кризис у него прошел, и дело шло на поправку. Тем не менее, я его не узнал, когда он вскочил, увидев меня. От Юрки осталась половина – он похудел до такой степени, что штаны с него просто свалились на пол.
Каждый день уходили транспорты в Союз с убитыми, ранеными и больными. Так что еще не известно – кто сильней калечил наших ребят – афганцы или халатность и равнодушие командования, допускавшего такие масштабы заболевания гепатитом и тифом среди военнослужащих. И что самое интересное, сами афганцы практически не болели.
Солдатская удача и счастье. Что это такое я так до конца и не понял.
Еще вчера мы вместе весело разговаривали. Сегодня я сделал шаг раньше его. А завтра друга отправляют в «цинкаче» в Союз…
Среди моих однополчан помню и тех, кто служил вместе с нами, ходил в рейды, участвовал в зачистках, рисковал не раз, попадал во всякие передряги, а на нем – ни ранения, ни царапины.
Всякое случалось. Были у нас в части очень мощные машины, на которых перевозили танки и другую подобную технику – «Ураганы». В кабине свободно помещались 8 человек, а сверху был такой маленький люк – специально для вентиляции, сквозь который разве что подросток протиснется. Дороги в Кундузе – сплошное минное поле. Через каждые 2 метра – воронка. Но о минах позже. Так вот едет эта махина, в кабине 2 человека (водитель и старший машины) и напарывается на мину как раз под кабиной. Водителя выбросило взрывной волной в окно, а второй боец, который сидел прямо под люком и имел, кстати, довольно крепкое телосложение, вылетел в этот люк в обнимку с автоматом. Оба были контужены, но остались живы - не было ранений, даже царапин. Вот и не верь после этого в солдатское счастье и удачу.
Минировали дороги постоянно, причем изобретательность душманов удивляла. Каких только мин не было, и каким только способом они не закладывались. Например, мина на сапера, в ней хитро была сделана резьба, поэтому она взрывалась при разминировании. Или мина многоразового нажатия, которая срабатывает на определенное количество нажатий. По ней будет много раз проезжать транспорт, но взорвется она только на 10 или 25 раз. Или комбинированная мина.
Из-за такой мины я первый раз увидел смерть в Афгане. Случилось это спустя 10 дней после прилета в Афганистан. Тогда на моих глазах подорвался БТР, на котором ехало до 20 человек. Под миной был зарыт еще один очень мощный боезаряд. Машину разнесло на винтики. Ребята погибли все – ни одного раненного. После взрыва осталась воронка больше 5 метров в диаметре. Это зрелище я не забуду никогда.
На окраине Кундуза находилась дача Амина, огороженная высоким забором. В ней располагалась наша военная комендатура. Это роскошное здание, утопало в зелени, а по периметру его опоясывала большая, широкая терраса. На террасе через каждых 2 метра был установлен гранатомет или пулемет. Уже ночью, когда я вынужден был остаться в комендатуре, я понял – зачем здесь столько оружия. Обычно наши объекты размещались на достаточном расстоянии от населенных пунктов. А в этот раз – город начинался прямо за забором. Каждую ночь здание обстреливали со всех сторон, чаще всего из окон прилегающих жилищ. Бойцы, которые несли службу в комендатуре, вынуждены были открывать ответный огонь. То же самое произошло и в этот раз. Всю ночь шла перестрелка с обеих сторон. Поэтому со временем все прилегающее к даче Амина пространство постепенно превратилось в руины.
Кстати, любой афганский город представлял практически одно и то же зрелище – первые 100 -300 метров окраин сплошные развалины, затем руины постепенно заменяются сараями, какими-то строениями, и только ближе к центру намечается подобие улиц, где уже можно встретить целые здания и площади.
Когда вернулся в Союз, у меня не было ощущения, что мы там были зря. Каждый из нас, во всяком случае, большинство имели четкое убеждение, что помощь со стороны СССР Афганистану необходима, и мы действительно выполняли в этой стране интернациональный долг. Это уже гораздо позднее начали звучать ноты сомнения, и даже осуждения в адрес интернационалистов - афганцев, особенно со стороны чиновников, мол, мы - вас туда не посылали.
История все расставит по своим местам. Но в те годы я и мои товарищи выполняли приказы своих командиров. И не вина, а беда наша, что не все приказы были продуманны и гуманны, что не всегда командиры в должной степени заботились о солдатах. Поэтому и косили их и пули душманов, и желтуха, и тиф. Были и такие начальники, которые свою карьеру строили на крови - те, кто покупал себе и должности и награды.
Но все равно, уверен, что только в таких, экстремальных условиях проверяется человек, его сущность. Поэтому, наверное, не было у нас дедовщины. Не было национальных разборок между собой. Не было многого, чем обросли те, кто заботиться только о своем, кто любой ценой стремиться достигнуть личного благосостояния, порою шагая к этой цели прямо по людским жизням и судьбам.
И чтобы сегодня не говорили об Афгане, а я сам не очень люблю говорить на эту тему, верю, что эта боль в душах многих из нас переплавилась в еще большую любовь к жизни, ко всему, что нас окружает, на что мы часто не обращаем внимания. Кто хоть раз пережил смерть свою или своих близких друзей, начинает острее переживать и понимать жизнь, любые ее проявления».
